Бомба для братвы [= Мастер взрывного дела] - Страница 85

— Ничего? — разочарованно переспрашивали офицеры.

— Ничего. Можете не беспокоиться.

— Тогда мы очень рады…

Но, кроме хронических неудач, случались и удачи. Однажды, когда полковник обдумывал вновь возникшую проблему, связанную с утратой очередного вещдока в единственном, где разведчик может позволить себе естественность проявления человеческих чувств, месте — в офицерском сортире, в стену кабинки тихо постучали.

— Полковник, это ты? — спросил голос.

— Я, — ответил полковник.

— Мне бы хотелось с вами переговорить. С глазу на глаз.

— Надеюсь, вы не предлагаете, чтобы я пустил вас к себе?

— Нет, что вы! Я буду ждать вас вечером в двадцать два ноль-ноль в дальней бухте возле выброшенного сейнера.

В двадцать два ноль-ноль полковник сидел возле сейнера, лениво покидывая в море мелкие камешки. Рядом никого не было, отчего создавалось впечатление, что его просто разыграли. Или не просто разыграли. А чтобы выманить подальше от части…

Трофимов на всякий случай положил ладонь на кобуру пистолета.

— Полковник, это вы? — спросил голос.

— Что?

— Я спрашиваю, это вы или не вы?

— Я. А откуда вы говорите?

— Из сейнера. Я внутри.

— Ну так выходите.

— Нет. Я лучше здесь останусь. Мне здесь удобней.

— Ну удобней так удобней.

Под металлической обшивкой что-то заскрежетало, упало, кто-то вскрикнул и сдавленно выругался.

— Е-моё! Китель порвал. Ё…

— Кто вы?

— Я? Старший лейтенант Тищенко. Ну ё-твое, ну вдрызг же распорол ё…

— Зачем вы меня сюда вызвали, лейтенант?

— Поговорить.

— О чем?

— О разном. О том, что у нас тут происходит. И предупредить, чтобы вы были поосторожней.

— Вы насчет расследования?

— И расследования тоже.

— Вы знаете, кто убил рядового Синицына?

— Знать не знаю, но догадываюсь. Все догадываются.

— И кто же?

— Вам все равно это не пригодится.

— Почему вы так считаете?

— Потому что делу ход не дадут. Даже если вы схватите убийцу за руку. И даже если он признается в том, что стрелял. Тут ведь не в том дело, кто убил.

— А в чем?

— В том, за что убили.

— И за что?

— За то… Вы хоть знаете, полковник, что мы здесь охраняем?

— Подходы к потенциально опасным зонам Новоземельского полигона стратегического назначения. На котором до недавнего времени испытывались образцы термоядерного оружия.

— Вот-вот. Именно что потенциально опасные…

— Я сказал что-то не то?

— Вы сказали то, что говорят все. Потому что знают все. Только знают они далеко не всё.

— Разве главная задача части не охрана полигона?

— Полигона — тоже. Только ответьте мне на вопрос, отчего тогда существует еще одно с аналогичными задачами подразделение, куда таскают каких ни попадя наблюдателей? И проверяющих. И зеленых. И журналистов. И кого только не таскают? Зачем для решения одной и той же боевой задачи две части?

— Не могу знать.

— Для того, чтобы, демонстрируя одну, отвести любопытные взоры от другой. От нашей.

— Чем же она отличается от первой?

— Тем, что первая — имеет дело с использованными, забетонированными и засыпанными шахтами, где проводился подрыв опытных образцов термоядерного оружия. А мы имеем дело с самим оружием.

— То есть?!

— Свалка мы! Дешевая и потому потенциально опасная свалка. Куда свозят радиоактивное дерьмо всей нашей Российской Армии и всего нашего Военно-морского Флота. Демонтировать и перерабатывать устаревшие типы вооружений и отработавшие свой срок атомные реакторы стоит денег. Таких денег, которых нет. А выбросить — ни черта не стоит.

— И где их выбрасывают?

— Здесь и выбрасывают. Реакторы и другие большеобъемные предметы притаскивают на несамоходных баржах или перегружают на баржи здесь. Потом баржи заливают бетоном, дырявят и рубят концы. После чего они камнем в воду. А случается, целые подлодки атомные топят. Зацементируют внутренности — и айда на дно. Вон там топят. В той, что справа, бухте. Там глубины как в открытом море. Ни один водолаз не достанет. Ну а то, что поменьше или поновее, зарывают в могильники на суше. Или в погреба.

— В какие погреба?

— В обыкновенные. В вечной мерзлоте погреба. Выкопают шурф поглубже, от него пробьют две или три боковых штольни. Подгонят кран. Опустят груз на дно. Замуруют. Разровняют. И даже метки на поверхности не поставят. Тишь да гладь!

— Зачем в мерзлоту? Это же не мясо, которое портится.

— Затем же, зачем и мясо. Там температура постоянная. Столетиями постоянная. Без всяких скачков в ту или иную сторону. Максимально допустимый разброс плюс-минус несколько градусов. И то лишь тогда, когда штольню открывают. А ее не открывают. В принципе. Главное, очень удобно. Если вдруг какое радиоактивное ЧП, все списывается на полигон.

— А почему не все в могильники?

— В могильник только то, что уже не пригодится. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Могильник — это последняя инстанция. Как захоронение на кладбище. Погреба — другое дело. Погреба при необходимости можно и разрыть. И то, что в них было спрятано, — вытащить на белый свет. В погреба опускают только востребуемые предметы. Морально устаревшее, но еще вполне боеспособное оружие. Бомбы, торпеды, боеголовки, которые, если снова скомплектовать, подвесить в бомболюки или зарядить в торпедные аппараты, могут выполнить поставленную боевую задачу.

— Как же они его находят? Если никаких меток?

— По топографическим привязкам, которые у командира в сейфе хранятся. И где-то еще. Я даже не знаю где.